Гуннское общество при Аттиле

По определению Хобхауза, Вилера, Гинсберга, гунны располагались на низшей стадии пасторализма. Стада, которые они гнали по степным районам Южной России, состояли, по словам Аммиана, из всех видов одомашненных животных — коров, быков, лошадей, коз и, прежде всего, овец, которые, хотя об этом не сказано в имеющихся у нас источниках, более необходимы кочевникам, чем лошади. Одежда кочевников была сделана из полотна или шкурок сурков; некоторые степные племена получили известность в Римской империи благодаря торговле этими шкурками. Они носили одежду до тех пор, пока она
не истлевала и расползалась прямо на них. А теперь вспомним закон Чингисхана, согласно которому монголы носили одежду не стирая, пока она не изнашивалась прямо на них. Гунны обматывали ноги козьими шкурами, а на головах носили круглые шапки, но нам не известно, из какого материала они были сделаны. Совершенно ясно , что большую часть еды они получали от стада, но, как все степные кочевники, гунны были еще и охотниками и за счет охотничьих трофеев должны были разнообразить свой рацион. Хотя Аммиан, как ни странно, упоминает охоту только в связи с аланами, Приск считает, что, когда гунны поселились Кубани (непосредственно перед нападением на остготов), они добывали себе пропитание, в частности, и охотой. Кроме того, от Аммиана нам стало известно, что
они собирали корни дикорастущих растений, добавляя их в пищу. То, что Аммиан говорит об этом, всего лишь конспективно излагая их образ жизни, свидетельствует о том, что добывание пищи играло важную роль в их жизни. Едва ли стоит добавлять, что гунны ничего не
смыслили в земледелии. Одежду они получали путем обмена, поскольку люди, ничего не понимавшие в земледелии, не могли выращивать лен. Когда Аммиан говорит, что гунны с колыбели привыкли переносить голод и жажду, он тем самым дает понять, что их хозяйство
было просто неспособно обеспечить их жизнь без заимствований со стороны. Они, вероятно, не могли жить без использования продуктов труда населения, имевшего крепкое разностороннее хозяйство. По этой причине гунны были вынуждены постоянно общаться с оседлыми народами; вопрос, связанный с торговыми отношениями, мы рассмотрим несколько позже.

Из описания столь примитивных методов получения пищи со всей очевидностью следует, что сравнительно небольшому количеству гуннов требовались большие площади под пастбища. Следовательно, не нужно думать, что гунны скитались по степи в виде одного огромного скопища; в заблуждение вводят термины «орды» гуннов, «неисчислимые рои». Скорее большое количество маленьких групп перегоняло стада в поисках пастбищ и воды; небольшой группе было проще обеспечить себя пищей. Что нам известно об этих группах? К сожалению, Аммиан ничего не рассказывает о племенном строе гуннов. От Приска и других второв мы узнали несколько названий гуннских племен. Аммиан пишет, что в бою гунны выстраивались клином; согласно Тациту, клином в бою выстраивались германцы, а нам известно, что работы Аммиана являются продолжением сочинений Тацита. Но нам не известно, формировали ли гунны клин аналогично клину родственников и соседей. Нет никаких прямых свидетельств, подкрепляю щих предположение о существовании небольших групп гуннов, но, хотя в условиях степной жизни племена и союзы легко распадались, кланы и семьи имели тенден цию выживать, так что это предположение вполне может быть верным. Бюри соглашается с утверждением Пейскера, что базовая ячейка гуннского общества состояла из пяти-шести членов одной семьи, живших в одном шатре. «От шести до десяти шатров составляли лагерь, а несколько лагерей — клан. Племя состояло из нескольких кланов, а самым крупным было объединение нескольких племен». Если мы примем слово «несколько» из цитаты Бюри за число 10, то можем сделать вывод, что в среднем племя гуннов состояло приблизительно из 5 тысяч человек. Но никакие пастбища и охотничьи угодья не выдержали бы 5 тысяч человек со стадами, перемещающимися одной группой. Именно поэтому Пейскер считает, что каждый лагерь, состоявший примерно из 50 человек, двигался отдельно. Приск рассказывает, что акациры — так он называет гуннов — делились на несколько племен и кланов, у каждого из которых был свой вождь. Мы можем предположить, что кланы, о которых говорит Приск, соответствуют группам из 500 человек, из которых, по утверждению Пейскера, состоял клан. Нам кое-что известно о социальной организации племен в те времена. Когда мужчины целые дни проводили в заботах о стаде, но при этом у них часто бывали голодные времена — они «с колыбели привыкли переносить голод и жажду» — у таких племен простоне могло появиться «неработающего класса». Аммиан ясно говорит, что у гуннов нет королей, «они не подчиняются власти какого-либо правителя». Вместо королей, объясняет он, каждая группа довольствуется временным руководством «главных мужчин». Он не объясняет, что это за «главные мужчины» (правители), но исходя из его рассуждений можно сделать вывод, что это руководство существовало только в условиях военного времени. Мы можем предположить, что даже в военное время они не применяли власть в традиционном понимании этого слова. Известно, что до 1206 года у монголов не было правителя. Когда в 1206 году Темучин (Тэмуджин) был провозглашен Чингисханом, он не был облечен королевской властью; он просто возглавил небольшую группу сторонников, которые поклялись повиноваться ему во время войны, а в мирное время просто воздерживаться «от нанесения ему вреда». Правители Аммиана, возможно, были в своих племенах примерно на таком же положении. Вне всякого сомнения, это были просто люди, заслужившие репутацию военачальников, а в мирное время у них было не больше власти, чем у любого мужчины гуннского племени. В мирное время кланы рассеивались по
пастбищам, и необходимость в общем руководстве отпадала. В мирное время все взрослые гунны или, во всяком случае, главы семейств встречались для обсуждения вопросов, представляющих общий интерес; все их совещания проходили исключительно верхом. Аммиан ничего не говорит относительно того, кто обладал правом собственности, клан, семья или какое-то другое объединение. Конечно, не было никакой частной собственности на землю, ведь они были пасторальными кочевниками. А как быть со стадом? Мы знаем, что во времена Чингисхана каждая кочевая семья имела свое стадо, шатры или юрты, другое снаряжение, и можно уверенно предположить, что так же было и у гуннов. Не вызывает сомнения, что Онегесию, которого мы встретим дальше, принадлежала вся собственность, используемая членами его семьи. Следует отметить, что если бы частная собственность в том смысле, который мы вкладываем в это понятие, существовала в период, о котором рассказывает Аммиан, тоу нас возникли бы некоторые трудности с правителями. Если они были просто теми, кто унаследовал или приобрел большую часть собственности, то совершенно непонятно, как они могли не существовать в мирное время. Имущий класс никогда не замедлит использовать экономические и социальные преимущества в политических целях. Из этого следует, что военное руководство не было строго наследственным, хотя престиж отца, осуществлявшего руководство, мог дать определенные преимущества сыну, когда речь шла о выборе нового правителя. И наконец, мы можем с уверенностью утверждать, что в гуннском обществе не процветало рабство. Аммиан делает все возможное, чтобы доказать, что гуннам не был знаком институт рабства, как и аланам, у которых не было рабов. У гуннов были те, кто выполнял «черную работу» во время охоты, пастухи и мальчики «при лошадях», как у древних монголов. Эти люди находились полностью во власти хозяина, и их без зазрения совести могли лишить жизни — Приск видел двоих таких несчастных, замученных хозяевами. Единственным источником рабства была война. Во всяком случае, мы не слышали ни о каких рабах-гуннах в гуннском обществе.

А теперь позвольте перейти к численности и военной силе гуннов. Как было сказано выше, автор этой книги не может пренебречь нением, согласно которому гуннов отождествляют с сюнну. Китайцы, когда они сталкивались со степными кочевниками, говорили о численности кочевых армий в 100, 200, 300 и даже 400 тысяч человек.В соответствии с этим Паркер в своей книге «Тысячелетие татар», основанной на подлинных документах, пишет:«300-тысячная армия под командованием Баходура», «Бахадур выпустил 300-тысячную армию» и т. п. Поведение тех, кто ничего не знает о китайских источниках и берется критиковать историков, работающих с ними, может показаться дерзким, но нам позволительно спросить, во-первых, как древние кочевые монголы-скотоводы могли прокормить 300-тысячную армию и, во-вторых, как вообще могло функционировать такое огромное общество, если для проведения военной кампании надо было оторвать от каждодневных забот по охране и уходу за стадами пусть даже 100 тысяч мужчин. А когда мы узнаем, что в 430 году гунны Аттилы составляли приблизительно 600—700 тысяч человек, то не можем не задаться вопросом, как такая огромная масса народа могла прокормить себя в Паннонии и на долгом пути в Паннонию, даже если они двигались туда из не столь отдаленного района, как бассейн Кубани. Статистические данные, полученные нами из греко-римских источников V века, свидетельствует о совершенно ином положении дел. В 409 году Гонорий использовал 10 тысяч гуннов против Алариха. Великолепный источник, из которого мы черпаем информацию, а им является Олимпиодор, лично наблюдавший
жизнь гуннов, описал невероятные усилия, предпринятые императором для обеспечения продовольствием этой армии гуннов. С этой целью из Далмации в Италию было доставлено зерно и домашний скот. Как выразился Зосим, «император... призвал десять тысяч гуннов в качестве союзников и, когда они прибыли, приказал далматинцам пожертвовать зерно, овец и рогатый скот». Благодаря тому, что Зосим или, скорее, Олимпиодор посчитал эту информацию настолько важной, что включил ее в «Историю», становится ясно, что случай был исключительный и обеспечение 10 тысяч гуннов питанием во время военной кампании не считалось обычной задачей. Разумно предположить, что в тот период только служба продовольственного снабжения имперского правительства была способна обеспечить продовольствием такую большую армию гуннских воинов, сконцентрированных в одном месте. Маловероятно, что сами гунны в годы, последовавшие за их первым появлением в Европе, могли произвести такой излишек продовольствия, чтобы прокормить большую армию в течение всей кампании, а уж тем более после опустошительного вторжения Радагайса, случившегося несколькими годами ранее. Однако известно, что гунны Октара, разбитые бургундами, по словам Сократа, насчитывали 10 тысяч человек. Здесь явно прослеживается стремление Сократа преувеличить численность гуннов: вполне возможно, что гуннов было намного меньше, чем 10 тысяч человек. Действительно, когда древние авторы говорят о численности варварских армий , сражавшихся с другими варварами, они редко бывают правы: им было практически невозможно получить достоверную информацию, касающуюся численности варварских армий. Далее. Мы узнаем от Олимпиодора, что в 409 году гуннский отряд, разгромивший готов Атаульфа, насчитывал 300 человек. Учитывая ранее упомянутые трудности с обеспечением продовольствием, эта цифра кажется более реальной. Во времена Прокопия, когда гунны вернулись, как мы узнаем дальше, к той форме социальной организации, которая была у них в 376 году, численность их отрядов колебалась между 200 и 1200 человек, и наступление в 558 году Забергана, вызвавшее огромную тревогу Константинополя, во главе армии, состоявшей из 7 тысяч контригуров(уннов), рассматривалось как исключительное явление. Мы вряд ли ошибемся, если предположим, что в среднем численность групп гуннов, совершавших набеги на римские провинции в начале V века, превышала 1200 человек. Мы также допускаем, что в этот период примерно такую же численность могла иметь гуннская армия, нанимаемая римским правительством. Согласно Ральфу Фоксу, знавшему Монголию по личному опыту, жившие там племена кочевников переходили с пастбища на пастбище группами, занимавшими несколько сотен юрт. Это говорит о том, что в этих группах было порядка тысячи воинов; по-видимому, во время набегов некоторые взрослые мужчины оставались с женщинами и детьми, чтобы защитить их и ухаживать за стадами. Мы уже говорили, что племя состояло примерно из 5 тысяч человек, и это опять же
указывает на то, что действующая военная сила каждого племени имела предполагаемую нами численность, а меньшие гуннские силы, которые опустошали римские провинции, и гуннские отряды, нанимаемые римским правительством, были не случайными группами, а специально отобранными в армию членами племени.
Таким образом, мы получаем ответ на множество вопросов. Поскольку каждое племя самостоятельно искало пастбища и охотничьи угодья, боевые формирования племен могли действовать независимо друг от друга, а значит, можно сделать вывод, что между ними конкуренция и враждебность были столь же обычны,
как дружба и сотрудничество. Это основная причина, по которой одни гунны нападали на готов Витимира,
а другие играли важную роль в защите готов. Вот почему гунны столь же часто защищали Римскую империю, сколь часто нападали на нее. Кроме того, гунны имели репутацию не заслуживающих доверия людей при заключении и разрыве договоров. Причина, по которой они приобрели подобную репутацию, заключалась в организации племени: договор, заключенный одной группой гуннов, никоим образом не являлся обязательным для другой. Наконец, это объясняет и тот факт, что в течение многих лет после пересечения
гуннами Дуная не сообщалось ни о каких крупных сражениях между гуннами и римлянами. Предыдущие рассуждения, я думаю, подвергают не- которому сомнению имеющиеся в нашем распоряжении сведения о численности армии в 60 тысяч гуннов, которых Аэций в 425 году отправил в Италию. 60-тысячная армия гуннов могла быть выставлена по крайней мере250-тысячным населением гуннов, и, когда мы считаем, что только одна часть гуннов поддерживала Аэция, и принимаем во внимание тот факт, что ни Аэций, ни правительство Западной Римской империи не имели возможности прокормить 60 тысяч наемников (и расплатиться с ними), мы не можем не признать, что численность этой гуннской армии явно завышена. Рискнем предположить, что, по всей вероятности, в данном случае силы Аэция составляли примерно десятую часть от численности, указанной Филосторгом. Нельзя не отметить, что хотя Аэций, как и другие военачальники, пре- увеличивал численность армии в пропагандистских целях, но поразительная мобильность степных конников заставляла современных им историков поверить в то, что их было гораздо больше, чем на самом деле. Надо не забывать, что имеющиеся у нас в распоряжении самые лучшие источники редко (если не сказать никогда) пред- принимали попытки оценить численность гуннских армий в годы расцвета гуннов. Приск вызывает доверие именно потому, что не сообщает никаких конкретных цифр. Аттила, по Приску, взял Марг «с большой армией варваров»; жители Асема(Осыма) сражались «против подавляющей силы». Или, к примеру, такие обтекаемые фразы, как «множество варваров», переправившихся через реку, и шатер Аттилы, окруженный «множеством варваров». Опять же, Васих и Курсих, возглавлявшие «огромную армию». Если верить Иордану, то, к сожалению, в не дошедшей до нас части сочинения Приска содержатся данные о том, что в 451 году армия Аттилы насчитывала 500 тысяч воинов; эта цифра превосходит даже данные китайских летописцев. Однако историк сделал все возможное, чтобы под- черкнуть, что это только предположительная цифра. Как он мог знать истинное положение вещей? Мало вероятно, что сам Аттила знал даже приблизительное число своих воинов и что он меньше Гензериха стремился преувеличить численность собственной армии. Таким образом, принимая во внимание прямые свидетельства имеющихся у нас источников и все то, что нам известно о кочевых империях в целом, мы можем уверенно констатировать, что грандиозные захваты гуннов соверша лись «смехотворно малыми группами всадников».

Так что не из-за превосходства в численности гунны так часто побеждали армии римлян и готов. А как насчет вооружения гуннов? Никто не мог читать ответствующую главу сочинений Аммиана (XXXI, 2), не испытывая чувства ужаса от описания внешнего вида гуннов; пословам Пейскера, при виде их у всех стыла кровь в жилах. Мы уверенно можем не соглашаться с мнением, что «во время смерти Феодосия Великого их считали какеще одного варварского врага, не более и не менее внушительного, чем германцы, которые угрожали естественной преграде в виде Дуная»; Аммиан писал свою тридцать первую книгу, когда умер Феодосий. Даже Зеек, ограничивший растущее доверие к восточным римлянам, едва прав, когда пишет, что на Востоке, «где римляне и германцы достаточно часто сражались с ними, иногда как враги, иногда как союзники, первый удар постепенно нейтрализовался дружескими отношениями». Однако несколько мест у Прокопия и Агафия показывают, что даже в VI веке гунны все еще вызывали смертельный ужас. Любопытно, что Аммиан, Клавдиан, Сидоний и Иордан, взявшись описывать гуннов, в первую очередь со общили об их отвратительной внешности. Эти авторыне могли найти достаточно сильных слов, чтобы выразить, сколь ужасны были эти новые варвары. У гуннов, пишет Аммиан, «коренастое телосложение, сильные руки и ноги, широкие затылки; а шириной своих плеч они внушают ужас. Их скорее можно принять за двуногих животных или за те грубо сделанные в форме туловищ фигуры, что высекаются на парапетах мостов...». Клавдиан отмечает, что «у них [гуннов] безобразная внешность и постыдные на вид тела». Сидоний в панегирике Антемию уверяет нас, «что на самых лицах его [гуннского народа] детей уже напечатан какой-то особый ужас. Круглою массою возвышается сдавленная голова... Чтобы нос не слишком выдавался между щеками и не мешал шлему, круглая повязка придавливает нежные ноздри [новорожденных]». Тему развивает Иордан. Они вызывали панику, пишет он, своим страшным видом; люди обращались в бегство, завидев их жуткие
лица, внушавшие страх своим темным цветом, и, если можно так сказать, не головы, а какие-то бесформенные глыбы. Иероним резюмирует все сказанное, сообщая, что один их вид приводил в ужас римскую армию. Очевидно, цвет и выражение лиц, одежда из шкурок сурков новых захватчиков лишали присутствия духа имперских солдат, привыкших сражаться с противником, по крайней мере выглядевшим и одетым как они. Поначалу это психологическое оружие давало гуннам огромное преимущество. Нет никакой необходимости подробно останавливаться на том, что гунны практически все время проводили в седле и в искусстве верховой езды намного превзошли лучших римских и готских конников. Они, по словам Аммиана, «настолько сроднились с конем, уходу за которым уделяют большое внимание, что считают позором ходить пешком». Они не могут крепко ставить ноги на землю, сообщает Зосим, поскольку «живут и спят верхом на конях». Иероним замечает, что римлян разгромили люди, которые не могут ходить по земле, которые считают, что умрут, если ступят на землю. Приск рассказывает, как гунны даже переговоры с римлянами проводили верхом, и он лично видел, как Аттила ел и пил, не слезая с коня. У римлян никогда не было таких конников (у них были другие — тяжелая конница (катафрахтарии), наносившая удар копьями). Китайцы, пишет Оуэн Латтимор , «переняли технику стрельбы из лука верхом, не подчиняя свою экономику экономике кочевников». Это означает, что и их лошади, и их стрелки были ниже по всем параметрам, чем у кочевников, за исключением особых периодов, губительных для устоявшейся китайской экономики, когда китайцы создали профессиональную конницу, которая примерно соответствовала «естественной» кавалерии степей. Римляне отказались проводить подобную политику, и не потому, что были тогда очень мудрыми, а потому, что были слишком лабыми. Легко недооценивать военную силу кочевых конников-лучников, особенно того народа, который недавно вышел из племенного строя и по-прежнему наделен отвагой, порожденной свободными обычаями племени. Даже в середине XIX века боевые качества верховых лучников, порождением племенного строя, столкнувшихся с современным оружием, демонстрировались не раз и не в одной части света. У гуннов были неказистые, но очень выносливые лошади, и, когда Иероним сравнивает гуннских «лошадок» с «лошадьми» римлян, не следует забывать, что гуннские
лошади зависели от плодородности пастбищ, а своих лошадей, помимо выпаса, римляне кормили сеном и зерном в стойлах. Эти страшные существа, гунны, безупречно владели искусством верховой езды. Молниеносные атаки и непредсказуемые отступления гуннской конницы, тучи стрел, которые гунны выпускали из своих наводящих ужас луков (а они никогда не промахивались), порази-
тельная скорость стратегического маневрирования — всего этого было слишком много для жестоко эксплуатируемых и подавленных пехотинцев слабеющей империи. Аммиан пишет о железных (стальных) мечах, которые гунны, вероятно, получали путем обмена или захватывали у народов, с которыми входили в соприкосновение; в условиях кочевой жизни не могло быть и речи о серьезной работе по металлу; лучники часто использовали костяные наконечники для стрел. В ближнем бою гунны использовали не только мечи, они мастерски владели арканом и сетью, в которую попадали и конный и пеший. Известно, что в старину некоторые северные народы использовали аркан, не имея представления о мече. Когда Созомен рассказывает о гунне, который пытался поймать арканом епископа Феофима (Теотима), примечательно, что у этого кочевника не было меча, хотя был щит. Но прежде всего гунны были конными лучниками, и самым характерным их оружием были лук и стрелы. Дарко и Латтимор пришли к единому мнению, что превосходство кочевников объяснялось их невероятно мощными луками. Усиленный, или составной, лук степного конника, согласно Латтимору, довольно короткий и сделан из дерева с костяными накладками. В свою очередь, Алфельди утверждает, что гуннский лук не был коротким; типы луков, использовавшихся в Северной Азии, по его словам, как раз очень длинные. Но мы вынуждены не согласиться с подобной точкой
зрения, поскольку доказательства Латтимора, непревзойденного знатока степных условий, являются более вескими. Следует помнить, что короткий лук, в отличие от длинного, не мешает езде на лошади. Точность, с которой гуннские лучники поражали противника с помощью своего мощного оружия, не переставала
удивлять греко-римских наблюдателей. Аэций, который был заложником у гуннов, стал, как нам известно, «прекрасным наездником и метким стрелком». Римляне старались завладеть этими «скифскими луками», и, когда Вегеций1 пишет о своих современниках-римлянах, что они «улучшили вооружение конницы по примеру
готов, алан и гуннов», он, вероятно, имеет в виду мощный гуннский лук.Итак, принимая во внимание, что в деле гуннские лошади были по крайней мере не хуже римских, что гунны тоже пользовались доспехами, мы понимаем, что их искусство верховой езды и, главное, невероятная мобильность позволяли получить тактическое и стратегическое преимущество над противником. «Весьнарод, — пишет Миннс о степных кочевниках в целом, — готовая армия, быстро приводимая в боевой порядок, способная к неожиданным атакам, дальним набегам. В степи кочевник всегда находится в состоянии боевой готовности». Однако едва ли римляне долго оставались на положении побежденных. Ральф Фокс пишет, что «сомнительно, чтобы даже военный гений монголов мог когданибудь завоевать весь Китай... без помощи всех слоев населения, переполненного ненавистью и презрением к своим развращенным и жадным правителям». Это
справедливо и в отношении гуннов и Восточной Римской империи. Зосим пишет, что в 400 году, когда Фракия пребывала в чрезвычайном смятении после поражения и смерти Гайнаса от рук гуннов Ульдина (гунны захватили в плен начальника готских отрядов Гайнаса, бежавшего из Константинополя, убили его и послали его голову в дар императору Аркадию), беглые рабы и «те, кто потерял положение» в римском обществе, объявили, что они гунны, и продолжали разорение Фракии, пока не были разгромлены Фравиттой. Вероятно, эти рабы объявили себя гуннами, поскольку знали, что от одного только слова «гунны» начнется страшный переполох. В то время римляне боялись гуннов больше, чем готы, поскольку им было
что терять. Но еще более важно, этот случай ясно показывает нам, что приход гуннов, как и многих других
варваров, враждебно относившихся к имперскому правительству, с энтузиазмом приветствовался угнетенными классами: их приход ассоциировался с возможностью сбросить оковы рабства. Знаковым является тот факт, что в 408 году важная в стратегическом отношении пограничная крепость была сдана Ульдину, и, если бы наши источники начала V века были более исчерпывающими, то, вне всякого сомнения, история с Кастра Мартис оказалась бы далеко не единственной.По мнению римского правительства, армия находилась в бедственном положении. По общему признанию, Вегеций, как мы помним, поставил в заслугу верховному командованию, что в результате исследования оружия готов, аланов и гуннов было существенно улучшено вооружение конницы; римские кавалеристы получили «скифские» мечи. В «Problemata» («Проблемы») Льва VI2, который ссылается на Урбиция, а он, в свою очередь, берет за основу накопленный опыт V—VI столетий, мы находим другой пример, имеющий отношение к высшему римскому командованию. Лев помещает информацию в виде вопросов и ответов.
— Что должен делать военачальник, если вражеская нация будет скифской или гуннской?
— Должен напасть на врага в феврале или марте, когда после зимы вражеские лошади находятся не в лучшей форме.

Такой вкратце была материальная цивилизация и военный потенциал гуннов, когда они впервые вошли в соприкосновение с римлянами. Читатель, наверно, отметил, с одной стороны, невероятную бедность и крайнюю примитивность производительных сил гуннов, а с другой стороны, их огромный военный потенциал. Но гунны никогда не могли всерьез угрожать Римской империи в целом в силу их примитивной экономики. Пока гуннские племена и кланы искали воду и пастбища отдельно друг от друга, они могли представлять угрозу только отдельным частям империи. С самого начала эти кочевники, привыкшие с колыбели переносить голод и жажду, стремились взять у империи то, что представлялось им богатством. «В вашей империи, — спустя много лет объяснил гунн Юстиниану, — всего в изобилии, включая, я думаю, даже невозможное». Стремление забрать все, что можно, а если не удается, предложить себя в качестве наемников имперскому правительству или даже отдельным министрам, явилось основой бесконечных конфликтов. Аммиан, похоже, определил единственную причину контактов гуннов с Римской империей, написав, что гунны «пламенеют дикой страстью к золоту» и их сжигает нечеловеческая страсть отнять чужую собственность. Пришло время обратить внимание читателя, что еще до опубликования сочинения Аммиана события, опи сываемые им, закончились. В рассказе гетского исто- рика Иордана о гуннах, покоривших остготов, мы на- ходим короля по имени Баламбер, предводителя гуннов в годы, предшествующие битве при Адрианополе. Можно с уверенностью сказать, что Баламбер никогда не существовал; готы придумали его, чтобы объяснить, кто их покорил. Однако в то время гунны добились огромной победы: они покорили, как мы знаем, «боль- шую часть» остготов. Из этого следует, что эти гунны обладали большей силой, чем любое из их племен. Гуннская армия приблизительно в тысячу человек не могла бы победить подряд Эрманариха, Витимира и Видериха. В данном случае мы, похоже, имеем дело с объединением группы племен. Читая Созомена, может показаться, что первые незначительные нападения на остготов совершали силы гуннского племени и, когда это оказалось прибыльным делом, племена объеди- нились, чтобы перейти в генеральное наступление. Но подобный союз мог существовать только недолгое время, поскольку мы ничего не слышали о совершенных им впоследствии подвигах. Кроме того, Аммиан яв- ляется великолепным источником, и его недвусмыс- ленное заявление, что у гуннов не было королей, не позволяет нам утверждать, что было несколько «Балам- беров», или более одного союза. То, что нам известно о первых в истории королях, чьи имена дошли до нас, проливает немного света на развитие гуннского общества. Мы знаем, что в 400 году Ульдин победил и убил Гайнаса. В 406 году Ульдин в Италии помогал Стилихону победить Радагайса. В 408 году Ульдин ворвался во Фракию. В последнюю кампанию римский командир после переговоров с «вассалами и вождями» Ульдина настроил их против него. Отрывок из сочинения Олимпиодора дает не- которую информацию о командирах гуннской армии. Во время визита к гуннам Олимпиодор был поражен тем, насколько «гуннские короли» владели искусством стрельбы из лука, и познакомился с Харатоном, «первым королем». Мы знаем, что Олимпиодор был крайне осторожен в использовании подобных терминов, и совершенно очевидно, что среди гуннов, которых он посетил, было несколько «королей», но один был «первым королем». Положение «первого короля» занимал Донат, а после его смерти Харатон. Судя по другому отрывку, Олимпиодор провел различие между военачальником союза племен, вождем племени, или первым королем, и военным вождем племени, или королем. Отсюда напрашивается вывод, что в союзе гуннских племен Ульдина вожди каждого племени, несомненно, «главные мужчины» (правители), о которых говорит Аммиан, сохраняли полномочия и ответственность, даже находясь под командованием «вождя племени». Необходимо отметить, что после поражения в 408 году об Ульдине больше никогда не упоминалось. И в этом нет ничего странного. Военачальник сохранял свое положение, только пока выполнял возложенные на него функции, то есть нахождение продовольствия, грабеж, защита людей и стада. Защита стада тоже входила в функции военачальника. Кстати, в одном из наших источников ясно говорится, что эта фукция возлагалась и на Ульдина. Зосим, следом за Евнапием, пишет, что Ульдин напал на Гайнаса в 400 году, потому что «не хотел, чтобы независимая армия варваров бродила к северу от Дуная». Исчезновение Ульдинапосле поражения в 408 году — еще один признак демократического характера примитивной монархии, на которую так часто не обращают внимания историки. Во время посещения гуннов Олимпиодор отметил,что немедленно после смерти Доната его место занял Харатон. Что можно сказать о преемственности союзов, возглавляемых Ульдином, Донатом и другими? Следует ли нам представлять гуннскую империю, основанную Ульдином или его предшественником и существовавшую как политический организм до смерти Аттилы? Кислинг, например, говорит о гуннской империи, простиравшейся от Карпат до Дона в семидесятых годах V века, политическое объединение которой укрепил и поддерживал Ульдин, затем Октар, далее Руа и, наконец, Бледа и Аттила. Такое представление кажется маловероятным. Нет никаких оснований считать, что после завоевания готов гунны продолжали сохранять политический союз. Разные племена, похоже, вернулись к привычному для них состоянию независимости, и каждое племя командовало своей частью готов и аланов. В конце IV и на- чале V века каждое племя самостоятельно совершало набеги без какого-либо центрального руководства. Нет оснований считать, к примеру, что в 395 году набег через Дунай был рассчитан таким образом, чтобы совпасть с наступлением в том же году на Кавказ. Две не связанные между собой группы гуннов просто воспользовались мо- ментом одновременного отсутствия римских армий на Западе. Такие независимые племена время от времени объединялись в союз, вроде тех, о которых мы уже гово- рили: под руководством Ульдина, Доната, Харатона, Васиха и Курсиха. Но у нас нет никаких доказательств того, что существовал единственный, постоянно креп- нущий союз во главе с Ульдином, Донатом и другими последовавшими за ними военачальниками. С другой стороны, есть информация, согласно которой некоторые готы иногда оказывались в ситуации, когда могли действовать независимо от гуннов, до прихода Руа, то есть до 430 года. Примерно в 418 году гот Торисмуд одержал победу над гепидами, и в наших источниках нет даже намека на то, что он действовал по приказу гуннов. Вряд ли такое могло произойти при централизованном управлении империей. Весьма скудная информация об Ульдине является причиной серьезной неразберихи. Многие ученые счи- тают, что именно он возглавил большое наступление гуннов на Запад в первые годы V века. Алфельди пола- гает, что Ульдин первым основал «резиденцию» гуннских королей на берегу Дуная напротив Марга, и она оставалась там до сороковых годов V века. Зеек склонен считать, что Руа и Октар были сыновьями и преемниками Ульдина. По словам Бюри, Ульдин был «то ли королем всех гуннов, то ли их части». На самом деле Ульдин был второстепенной фигурой в гуннском обществе; тот простой факт, что он стремился служить в римской армии, доказывает, что он не был правителем большого государства к северу от Дуная. Кроме того, Зосим со общает, что в 400 году Ульдин с большими трудностями добился победы над Гайнасом; ему пришлось несколько раз вступать в бой, прежде чем он одолел Гайнаса. И это несмотря на то, что у Гайнаса была слабая армия, уже потерпевшая поражение от римлян. Следовательно, мы можем считать Ульдина вождем части, а отнюдь не всех гуннов. То, что семья потерпевшего фиаско вождя должна была сохранять власть над гуннами на протяжении пятидесяти лет, просто невозможно на той стадии развития гуннского общества. Мы можем уверенно заключить, что союз Ульдина, Доната и остальных если и имел, то незначительную взаимосвязь, и только приблизительно в 420 году появился союз под руководством Руа.

Когда кочевые гунны, жившие в невероятно тяжелых условиях, о которых мы уже говорили, вошли в контакт с более развитой цивилизацией народов, живших по обе стороны Дуная, они неизбежно должны были попытаться ослабить жестокость, с которой они собирали продовольствие, грабили и вымогали все, что можно, у готов и римлян. Во времена засухи нападение на богатых соседей было для них вопросом жизни и смерти. Поначалу они продолжали борьбу под командованием правителей племени, хотя уже в семидесятых годах IV века запасы продовольствия, полученные благодаря их превосходящей военной силе, и покорение народов на юге России позволили сконцентрировать большие группы воинов. Это привело к появлению союза некоторых гуннских племен, который был в состоянии победить остготов. Но в целом в это время были только племена. Однако когда война стала обычным состоянием, «монархия» превратилась в более или менее постоянный институт, а поскольку военный талант приносил гуннам все больше побед и воинов становилось все больше и больше, то и союзы стали разрастаться. Однако очевидно, что правители времен Аммиана продолжали действовать в союзах времен Ульдина и Доната. Тогда вряд ли правильно считать, что гунны так же быстро достигли могущества, как впоследствии потеряли его. Сейчас бытует мнение, что при Аттиле процесс достиг кульминационного момента. Поворотным пунктом в истории гуннов в рассматриваемый период было их движение на запад из района к северо-востоку от Черного моря — туда, где сейчас находится Украина. Это перемещение было связано с поисками продовольствия; гунны двинулись в плодородную зону, где не было проблем с продовольствием. К востоку и северо-востоку от Черного моря гунны могли использовать только аланов, таких же примитивных кочевников (далеко не таких примитивных — у аланов, помимо кочевого животноводства, было и земледелие, были развиты ремесла), как они сами, в то время как остготы, занимавшиеся земледелием и скотоводством, жили в богатых деревнях. Таким образом, у гуннов появлялась возможность отбирать продовольствие у остготов (а также у славян), что в конечном счете и способствовало дальнейшему развитию гуннского общества. Необходимо отметить, что в своем рассказе в отношении гуннов мы пренебрегли таким важным фактором, как фактор торговли. Но этот вопрос, по нашему мнению, логичнее будет обсудить несколько позже. Современник Аттилы, который пытался кратко охарактеризовать процесс развития гуннского общества, тоже опустил этот фактор. Вот что пишет патриарх Константинопольский Несторий : «Народ скифский (так он называет гуннов) был сильным и многочисленным и некогда был разделен на народы и царства, и скифы рассматривались как грабители; они имели обыкновение наносить много вреда исключительно от жадности. Но позже они все-таки создали царство и упрочили свою силу так, что превзошли в силе все армии римлян».

Э.А. Томпсон, "Гунны. Грозные воины степей". Источник - gunni.ru